 |
| Советский танк Т-34-85 в Северной Германии. |
Пожелтевший трофейный блокнот с надписью «Панарин Иван Сергеевич, 1918 год рождения». Самого хозяина уже давно нет в живых. После войны он жил и умер в Челябинске. В Красной армии ведение дневников, записных книжек было строжайше запрещено.
Мне приходилось читать много дневниковых записей о войне. Часто ветераны давали их в уже переписанном виде. В таких случаях возникало некое чувство неудобства, когда приходилось
отказывать в публикации: уж слишком явно проглядывали поздние вставки и вкрапления, от которых за версту несло сиюминутной политической конъюнктурой.
отказывать в публикации: уж слишком явно проглядывали поздние вставки и вкрапления, от которых за версту несло сиюминутной политической конъюнктурой.
А здесь уральский парень буднично, без рефлексии, без официального пафоса передал нам ощущения и действия победителя в стране побежденных…
2-й Белорусский фронт маршала К.К. Рокоссовского, в который входила бригада Панарина, имел задачу разгромить померанскую группировку противника, а с началом Берлинской операции должен был наступать в широкой полосе севернее Берлина, отсекая от него немецкие войска и прижимая их к морю.
27 февраля
Мы пошли в атаку в Померании. Прорвав оборону немцев, двинулись вперед два танка нашего взвода, шесть горели, убит Литвиненко, нашу машину ударил снаряд, но не пробил. На шоссе мы вышли первыми, подавили очень много немецких повозок — как военных, так и гражданских. На одном тракторном прицепе наш танк встал креном, и поехать ни взад, ни вперед было нельзя. Немцы, видя, что больше танков нет, с гранатами в руках подходили к нам. В машине было много людской крови и конской крови, у нас отказал пулемет, у меня было лихорадочно-нервное состояние, но все же я вылез из машины и стал вместе с Голотенком отбивать немцев гранатами. Скоро подошли наши танки. Немцы — часть убежали, часть — убили мы. Нас буксиром стянули с прицепа, и мы поехали за своими. Вечером недалеко от города Бранденбурга у нас соскочил подшипник ленивца и порвалась гусеница. На шоссе наших близко не было, только гражданские немцы собирались из лесов по домам. Слева были дома, а справа, метров двести, — лес, ехать нельзя. Я достал лобовой пулемет, пять дисков, штук шесть гранат, а остальной экипаж исправлял танк. Шел дождь, было темно и опасно, я открыл по деревне огонь из пулемета, но там видно никого не было. После чего я пошел в дом, достал вина, немного выпили. Напиваться было опасно. Мы по уши в грязи и крови. Подошел 3-й батальон, а потом летучка*. Нам стало веселей, скоро исправили машину и поехали дальше. В Бранденбурге выпили еще и ночевали до утра. Я переменил одежду, так как весь был мокрый.
8 марта
Заняли город Нейштадт. Встали около одного магазина, замаскировали машину, достали вина, рому и проч., выпили. Гражданского населения было мало. Я зашел на хлебозавод, там были русские парни, они меня угостили и пожаловались на своего мастера, что он очень издевается над русскими. Один просил наган, чтобы самому его застрелить. Я не дал и сам стрелять не стал, а так этому мастеру насовал в лицо, что он упал и долго не мог опомниться, а потом, когда я собрался уходить, он пожал мне руку и говорит: «Руссиш гут»…
15 марта
После обеда 3-й батальон пошел в наступление, мы поддерживали его. Продвинулись метров на восемьсот, погорело три или четыре танка. Мы вклинились в боевые порядки 3-го батальона. Благодаря трусости Касьянова чудом уцелели: и справа, и слева, и сзади, и впереди горели танки, а мы стояли как заколдованные. Стало темно, немцы огонь прекратили. На нашу машину положили раненых и убитых, и мы поехали в свой тыл. Дорога была хорошая, но было темно. Нам встретилась кухня. С кухни Корнев сел с нами впереди возле пулемета, а Касьянов сидел слева. В кювете стояла подбитая пушка-самоходка, а ствол торчал поперек дороги. Наш танк на 4-й передаче ударился о ствол. Корнев убит наповал, а Касьянов крепко контужен и отправлен в госпиталь. Мы ночевали на сборном пункте, машиной стал командовать я.
25 марта
Утром мы пошли в атаку, но она сорвалась. Немец как открыл ураганный огонь, сжег четыре наших танка. Мы стояли возле одного хуторка. Метрах в десяти влево, метрах в тридцати вправо сгорели танки, а наш остался невредим, мы укрылись за домик, а потом нам приказали выйти к сгоревшим танкам вперед и вести огонь по лесочку. Мы выдвинулись, но вскоре меня отзвал командир роты, и комбат поставил задачу — пойти в разведку, выйти на перекресток дорог. Я пришел в танк, рассказал экипажу — все очень смутились, взглянув друг на друга, молча только закурили сигарету. Каждый думал об одном, что из разведки нам не вернуться, каждая клетка тела трепещет и просится жить, но что ж, выполнять надо. Мы лощиною по бездорожью ринулись вперед. Проехав километра полтора, наткнулись на противотанковый ров шириною метров десять и глубиною метров пять и на дне метра на два воды. Упершись, мы вернулись обратно и встали в укрытие. Прибегает связной комбата с запиской: «Вперед! Почему вернулся? Потерпишь свою кару!». Через связного я доложил, что ехать нельзя, такое положение. Выслали саперов, через час сделали переправу, и мы поехали в разведку, на высокой скорости и ведя огонь из пушки и пулеметов…
26 марта
К обеду мы пошли в наступление на город Данциг. По сторонам двигалась пехота, а мы ехали по шоссе. Немцы сопротивления не оказывали, город был пуст, большинство жителей эвакуировалось, а которые остались — находились, видимо, в подвалах… Мы встали около консервного завода, на улицу стали выходить гражданские ненемецкой национальности: поляки, русские, французы и пр., угощая нас сигаретами, вином, восклицая: «Да здравствует Красная армия!» и др. Скоро мы подвыпили… Шусть и я были изрядно навеселе и пошли по подвалам, где обнаружили много гражданских немцев, преимущественно женщин, которые тряслись при нашем входе. Они боялись русских танкистов, мы действительно были суровы на вид. С половины дня и до утра немцы вели ураганный огонь по городу, много горело домов, кругом вели пленных, наши пехотинцы в большинстве были пьяны, пленных вели с гармонями и песнями.
25 апреля
Утром нам зачитали обращение Совета 2-го Белорусского фронта ко всем войскам и дали приказ занять город Пренцлау. Нашему экипажу была поставлена задача в ГПЗ**, и мы тронулись. Наша машина шла второй. Мы вышли на Берлинское шоссе, уже были слышны разрывы и свист снарядов и мин. О жизни мы нисколько не мечтали. Войск наших было много, но вперед никто не шел, ждали нас, танкистов. И вот мы, взглянув друг на друга, поняли все без слов, Гришка подал мне бумажку, я только сказал: «Адрес?» — «Да», и я ему написал свой, подал и сказал: «Напишешь там несколько строк». Чертовски хотелось жить. Федя тоже имел бледный вид. Яковенко крикнул: «Заводи! Вперед!». Машина тронулась на огромной скорости, мотор будто плакал, видимо, тоже нервничал, но тянул. Машина шла как зверь. Я с ходу открыл огонь из пушки по лесу, и вот что-то непонятное случилось. После того как я сделал выстрел, я стукнулся несколько раз о прицел и о башню так, что шумело в голове и с головы упал танкошлем. Взглянул вперед, в отделении управления была вода, машина стояла под креном 60 градусов. Я крикнул: «Вылезай!». В люке болтались ноги лейтенанта Яковенко, я его толкнул головой под зад и выпрыгнул на борт, ничего не понимая. Кругом была вода, и в воде плавали танкошлемы, шинели и прочая ерунда, по пояс в воде сидели автоматчики. Я приготовился плыть, прыгнул, но оказалось неглубоко. Я спрятался за танком в воде, а пули и снаряды летели через наши головы, наводя дикий ужас. Машина, что шла впереди, ушла метров на четыреста и встала на шоссе, а которые шли сзади, тоже остановились, сошли в сторону за насыпь и вели огонь вправо, откуда немцы вели бешеный огонь по нам. Скоро прибежал командир батальона Федоров, и задние машины пошли вперед, а за ними двинулись мотопехота, артиллерия и др. Огонь прекратился, мы вылезли из воды, очень замерзши, разделись, повыжимали обмундирование. От нашего танка виднелся только ствол пушки. Убедились, что все живы-здоровы, а потом выяснили, что произошло. Произошло следующее: немцы при отступлении взрывали шоссе (я должен сказать, местность очень низкая и болотистая, они ее специально выбрали, чтобы наши танки кроме шоссе не обошли), подорвали и воронку замаскировали асфальтовыми плитами, которые танка не выдержали, и мы попали в ловушку, заполненную водой. Но все это ерунда: а после мы обнаружили, что под плитами была заложена морская мина, которая почему-то не взорвалась. Саперы ее потом обезвредили.
29 апреля
Произошел несчастный случай. При чистке лобового пулемета Пироженков застрелил Логинова и Квытко, которых мы похоронили.
Пришли новые танки 2-го батальона. Нашу машину прицепили шесть машин, но не взяли — лопнули тросы. Сменили тросы, которые лопались раза два-три, но наконец машину нашу вытащили. Мы, приведя ее в порядок, поехали догонять своих. Наши были уже километров за сто пятьдесят впереди. Наша машина шла первой, а сзади — три тягача Орлова и танк Пироженкова. Ехали по горевшим городам и селам, часов в десять остановились в одном селе ночевать и привести в порядок материальную часть. Наших военных было мало, а гражданского немецкого населения осталось процентов сорок. Мы зашли в один дом, где расположились, приготовили ужин, достали спирту, выпили, закусили и пошли по селу. Заходим в один дом. На первом этаже никого не было, зашли на второй, открыли комнату, увидали в ней человек двадцать — и старых, и молодых немок, и много детей. Все они были испуганы. Мы были пьяны, Гришка мне предложил остаться здесь, но я глупостей не позволил, и мы ушли. По дороге мы встретили Генку и Федьку, пошли вместе. Увидев в одной квартире свет, мы подошли туда. Там около дома стояли повозки, автомашины — это остановились наши из какого-то подразделения на ночлег. Все напились пьяны, а хозяин, немец, вышел и стоит с палкой: охраняет их повозки и имущество. Все спали, стоило одному немецкому солдату прийти с ножом — и всех бы порезал. Мы прошли на квартиру. Проходя возле дома, где находились немки, увидали свет, решили зайти, узнать, в чем дело. Оказывается, туда зашли какие-то два наших солдата и добивались от двух девушек лет по шестнадцать-семнадцать положенного, а матери в истерике плакали. Я попросил солдат оттуда и предложил увести от матерей, чтобы те не видели. Мы ушли спать, что было дальше, не знаю.
1 мая
После обеда мы догнали своих. В честь праздника нам дали бутылку рому, хороший обед. Мы выпили, закусили. Наши машины, оставшиеся в 3-м батальоне, передали 2-му батальону. Заправив машину, мы поехали вперед. 18-я бригада шла впереди, мы ехали по шоссе, навстречу нам тянулись большие колонны немецких солдат с белыми повязками на левых рукавах, их даже никто и не конвоировал, они сами искали, кому сдаться в плен. Также много тянулось гражданских повозок, которые удирали на запад, а их догнали наши танки, и теперь они возвращались домой, положение у них было безвыходное. Они хотели сдаться в плен англичанам или американцам, они были так напуганы своей пропагандой, что русские не люди, а звери с хвостом и рогами, все черные, подобно чертям, говорить не умеют, кушают овес, как кони, и т.д. Немцы все были в панике, не знали, чьи войска, спрашивают у нас: «Американ? Англис?». Мы отвечаем: «Никс, руссиш!». Они недоумевают, почему же у нас нет рогов и хвостов и говорим, даже некоторые по-ихнему, и зубы белые, а не черные. Поняв, что русские такие же люди, они стали веселей — и выражение лиц, и поведение. Они понимали, что мы пришли только потому, что они сами в 1941 году нарушили наш покой, и они все обиды и вообще все принесенные нами страдания признавали должными. Может быть, это внешне, но это так. В небольшом селе мы остановились ночевать, расположились в саду. Кругом цвели яблони, вишни, разные цветы, всевозможные ягоды. Настроение было чертовски хорошее, я что-то предчувствовал, было очень тихо, даже ни одного выстрела не было слышно.
2 мая
Утром нам дан приказ: «Вперед! И занять город Росток». Мы ехали по шоссе. Изредка встанем, сделаем два-три выстрела по дому, стоящему справа или слева от шоссе за несколько сотен метров, — и дальше. Скоро показался город Росток. Мы видим, как на станцию прибывают эшелоны и со станции отходят наши ИС*** и Т-34. Стали обстреливать станцию, она скоро загорелась. Мы вошли в Росток. Ехали около станции: горели постройки, вагоны, и вдруг раздался взрыв — это взорвался эшелон, груженный бомбами, осколки прилетели даже на трансмиссию нашей машины, и овеяло таким дымом и пылью, что ничего не было видно. Мы ехали по улице, Федя дал больше хода. На улицах Ростока висели на каждом доме белые и красные флаги. Население забило все улицы, нам на машину бросали сигары, сигареты, конфеты, печенье. Мы проскочили на окраину Ростока и встали в оборону. Постояли немного: нас, две машины, послали километров за десять в город Кляйнхац, где мы встали в оборону на окраине города. Наших войск еще не было, мы вошли первые. Город тоже был полон немецких граждан и увешан нашими флагами и немецкими без свастики. Нам надавали вина, пива, сигар, печенья. Мы встали недалеко от моря, возле одного дома в порту. На море дымили немецкие пароходы, их было много. Они по нам не стреляли, и мы по ним тоже. В доме находилась одна старушка-немка да русский парень с женой, они поженились в Германии. Они калининские, она, кажется, белоруска, интересная молодая женщина с ребенком, ей было лет двадцать, и ребенку два года, очень он был забавен. Она нам приготовила ужин. Муж ее, Гришка, залез в танк Петрова, наслаждался там водкой с экипажем. Мы все были навеселе, Федя тоже, кажется, выпивал с Семеновым, а Гришка ушел искать фрау. Я остался один с этой женщиной, звали ее Валя. Она ушла в другую комнату, где спал ее сын, и пригласила меня под предлогом, что она боится. Я зашел с ней туда, она меня спрашивала: что теперь наши сделают с ней в России, что сделают с мужем? Я ее успокаивал, что ничего: мужа могут не отпустить, взять в армию, а вас отправят домой и т.д. Гришки не было долго, потом они пришли. Как она говорила, муж ее ревнив, но он был пьян, и мы пошли — он, Семенов и я — по домам, достали кое-что. Немцев, бедных, перепугали, они нас в каждом доме угощали вином. Было уже час ночи или больше, а потом мы пошли в гостиницу, где, оказывается, находился и Гришка, но мы его не нашли, он пировал с русскими девчатами. В гостинице много было всевозможных закусок и выпивок, во всех комнатах горели электролампочки. Мы по ним стреляли из пистолетов. Семенов нашел в одной из комнат немку и остался с ней ночевать, а я пошел к машинам. Возле машин не было никого: все были пьяные.
3 мая
Утром похмелились, ребята разошлись кто куда. Я остался с Валей, она просила, чтобы я не уходил. Ребята понапивались, отобрали легковые машины у немцев и катались по городу с немками и русскими девчатами. Под вечер ребята собрались. Мы с Гришкой пошли в одно имение к помещику, отобрали двое часов, штук сто (целую корзину) яиц и направились к машинам. Но вдруг нам навстречу попадается один старшина с отарой русских девчат, все пьяные, они его вели, чтобы он при них застрелил того помещика, у которого они работали, за то, что тот над ними издевался. У них было вино, нас угостили изрядно, и мы пошли с ними. Старшина хотел застрелить помещика в доме, но я предложил увести, чтобы семья не видела. Захватив этого кабана с собой, пришли в барак, где жили его рабочие. Они нас обступили — русские, поляки, французы, чехи, итальянцы, бельгийцы, — и каждый жаловался на плохое отношение к ним. Старшина сделал выстрел, но легко ранил, помещик только крикнул и продолжал стоять. Я из пистолета произвел выстрел в большой его живот, и он упал, как сноп, продолжая ворошиться. Гришка очередью из автомата добил его. Скоро мы увидали, как по шоссе пошли наши танки. Я понял, что машина наша ушла на другое место, все мы пошли к машине, но ее уже там не было. Я пошел искать. В городе были самоходки, а наших танков не было, я ночевал с артиллеристами.
5 мая
Прибыли американские и английские войска с фотоаппаратами. Нас сфотографировали. По-русски не знают. Накручивая усы себе, кричат: «Шталин! Шталин!». Был парад, то есть митинг, а после угощенье в честь соединения с союзниками. Относились друг к другу очень дружелюбно.
(27 февраля — 9 мая 1945 г., Северная Германия)
6 мая
Я поехал на попутной машине искать свою часть по указкам, приехал в тылы 3-го батальона. Оттуда Пихтин направлялся в батальон, он почему-то остался в тылах: кажется, било масло на танке. Много было отставших танкистов, которые ехали в батальон, я поехал с ними. Проехав километров десять, остановились ночевать в городе Гюстров. Расположились в доме, где проживали шесть немок. Мы натащили курей, сготовили ужин, а после ночевали ночь.
9 мая
Узнали о капитуляции Германии утром, был митинг. Мы сделали артиллерийский салют, а в обед состоялся праздничный стол. С тем и началась мирная жизнь.
27 февраля
Мы пошли в атаку в Померании. Прорвав оборону немцев, двинулись вперед два танка нашего взвода, шесть горели, убит Литвиненко, нашу машину ударил снаряд, но не пробил. На шоссе мы вышли первыми, подавили очень много немецких повозок — как военных, так и гражданских. На одном тракторном прицепе наш танк встал креном, и поехать ни взад, ни вперед было нельзя. Немцы, видя, что больше танков нет, с гранатами в руках подходили к нам. В машине было много людской крови и конской крови, у нас отказал пулемет, у меня было лихорадочно-нервное состояние, но все же я вылез из машины и стал вместе с Голотенком отбивать немцев гранатами. Скоро подошли наши танки. Немцы — часть убежали, часть — убили мы. Нас буксиром стянули с прицепа, и мы поехали за своими. Вечером недалеко от города Бранденбурга у нас соскочил подшипник ленивца и порвалась гусеница. На шоссе наших близко не было, только гражданские немцы собирались из лесов по домам. Слева были дома, а справа, метров двести, — лес, ехать нельзя. Я достал лобовой пулемет, пять дисков, штук шесть гранат, а остальной экипаж исправлял танк. Шел дождь, было темно и опасно, я открыл по деревне огонь из пулемета, но там видно никого не было. После чего я пошел в дом, достал вина, немного выпили. Напиваться было опасно. Мы по уши в грязи и крови. Подошел 3-й батальон, а потом летучка*. Нам стало веселей, скоро исправили машину и поехали дальше. В Бранденбурге выпили еще и ночевали до утра. Я переменил одежду, так как весь был мокрый.
8 марта
Заняли город Нейштадт. Встали около одного магазина, замаскировали машину, достали вина, рому и проч., выпили. Гражданского населения было мало. Я зашел на хлебозавод, там были русские парни, они меня угостили и пожаловались на своего мастера, что он очень издевается над русскими. Один просил наган, чтобы самому его застрелить. Я не дал и сам стрелять не стал, а так этому мастеру насовал в лицо, что он упал и долго не мог опомниться, а потом, когда я собрался уходить, он пожал мне руку и говорит: «Руссиш гут»…
15 марта
После обеда 3-й батальон пошел в наступление, мы поддерживали его. Продвинулись метров на восемьсот, погорело три или четыре танка. Мы вклинились в боевые порядки 3-го батальона. Благодаря трусости Касьянова чудом уцелели: и справа, и слева, и сзади, и впереди горели танки, а мы стояли как заколдованные. Стало темно, немцы огонь прекратили. На нашу машину положили раненых и убитых, и мы поехали в свой тыл. Дорога была хорошая, но было темно. Нам встретилась кухня. С кухни Корнев сел с нами впереди возле пулемета, а Касьянов сидел слева. В кювете стояла подбитая пушка-самоходка, а ствол торчал поперек дороги. Наш танк на 4-й передаче ударился о ствол. Корнев убит наповал, а Касьянов крепко контужен и отправлен в госпиталь. Мы ночевали на сборном пункте, машиной стал командовать я.
25 марта
Утром мы пошли в атаку, но она сорвалась. Немец как открыл ураганный огонь, сжег четыре наших танка. Мы стояли возле одного хуторка. Метрах в десяти влево, метрах в тридцати вправо сгорели танки, а наш остался невредим, мы укрылись за домик, а потом нам приказали выйти к сгоревшим танкам вперед и вести огонь по лесочку. Мы выдвинулись, но вскоре меня отзвал командир роты, и комбат поставил задачу — пойти в разведку, выйти на перекресток дорог. Я пришел в танк, рассказал экипажу — все очень смутились, взглянув друг на друга, молча только закурили сигарету. Каждый думал об одном, что из разведки нам не вернуться, каждая клетка тела трепещет и просится жить, но что ж, выполнять надо. Мы лощиною по бездорожью ринулись вперед. Проехав километра полтора, наткнулись на противотанковый ров шириною метров десять и глубиною метров пять и на дне метра на два воды. Упершись, мы вернулись обратно и встали в укрытие. Прибегает связной комбата с запиской: «Вперед! Почему вернулся? Потерпишь свою кару!». Через связного я доложил, что ехать нельзя, такое положение. Выслали саперов, через час сделали переправу, и мы поехали в разведку, на высокой скорости и ведя огонь из пушки и пулеметов…
26 марта
К обеду мы пошли в наступление на город Данциг. По сторонам двигалась пехота, а мы ехали по шоссе. Немцы сопротивления не оказывали, город был пуст, большинство жителей эвакуировалось, а которые остались — находились, видимо, в подвалах… Мы встали около консервного завода, на улицу стали выходить гражданские ненемецкой национальности: поляки, русские, французы и пр., угощая нас сигаретами, вином, восклицая: «Да здравствует Красная армия!» и др. Скоро мы подвыпили… Шусть и я были изрядно навеселе и пошли по подвалам, где обнаружили много гражданских немцев, преимущественно женщин, которые тряслись при нашем входе. Они боялись русских танкистов, мы действительно были суровы на вид. С половины дня и до утра немцы вели ураганный огонь по городу, много горело домов, кругом вели пленных, наши пехотинцы в большинстве были пьяны, пленных вели с гармонями и песнями.
25 апреля
Утром нам зачитали обращение Совета 2-го Белорусского фронта ко всем войскам и дали приказ занять город Пренцлау. Нашему экипажу была поставлена задача в ГПЗ**, и мы тронулись. Наша машина шла второй. Мы вышли на Берлинское шоссе, уже были слышны разрывы и свист снарядов и мин. О жизни мы нисколько не мечтали. Войск наших было много, но вперед никто не шел, ждали нас, танкистов. И вот мы, взглянув друг на друга, поняли все без слов, Гришка подал мне бумажку, я только сказал: «Адрес?» — «Да», и я ему написал свой, подал и сказал: «Напишешь там несколько строк». Чертовски хотелось жить. Федя тоже имел бледный вид. Яковенко крикнул: «Заводи! Вперед!». Машина тронулась на огромной скорости, мотор будто плакал, видимо, тоже нервничал, но тянул. Машина шла как зверь. Я с ходу открыл огонь из пушки по лесу, и вот что-то непонятное случилось. После того как я сделал выстрел, я стукнулся несколько раз о прицел и о башню так, что шумело в голове и с головы упал танкошлем. Взглянул вперед, в отделении управления была вода, машина стояла под креном 60 градусов. Я крикнул: «Вылезай!». В люке болтались ноги лейтенанта Яковенко, я его толкнул головой под зад и выпрыгнул на борт, ничего не понимая. Кругом была вода, и в воде плавали танкошлемы, шинели и прочая ерунда, по пояс в воде сидели автоматчики. Я приготовился плыть, прыгнул, но оказалось неглубоко. Я спрятался за танком в воде, а пули и снаряды летели через наши головы, наводя дикий ужас. Машина, что шла впереди, ушла метров на четыреста и встала на шоссе, а которые шли сзади, тоже остановились, сошли в сторону за насыпь и вели огонь вправо, откуда немцы вели бешеный огонь по нам. Скоро прибежал командир батальона Федоров, и задние машины пошли вперед, а за ними двинулись мотопехота, артиллерия и др. Огонь прекратился, мы вылезли из воды, очень замерзши, разделись, повыжимали обмундирование. От нашего танка виднелся только ствол пушки. Убедились, что все живы-здоровы, а потом выяснили, что произошло. Произошло следующее: немцы при отступлении взрывали шоссе (я должен сказать, местность очень низкая и болотистая, они ее специально выбрали, чтобы наши танки кроме шоссе не обошли), подорвали и воронку замаскировали асфальтовыми плитами, которые танка не выдержали, и мы попали в ловушку, заполненную водой. Но все это ерунда: а после мы обнаружили, что под плитами была заложена морская мина, которая почему-то не взорвалась. Саперы ее потом обезвредили.
29 апреля
Произошел несчастный случай. При чистке лобового пулемета Пироженков застрелил Логинова и Квытко, которых мы похоронили.
Пришли новые танки 2-го батальона. Нашу машину прицепили шесть машин, но не взяли — лопнули тросы. Сменили тросы, которые лопались раза два-три, но наконец машину нашу вытащили. Мы, приведя ее в порядок, поехали догонять своих. Наши были уже километров за сто пятьдесят впереди. Наша машина шла первой, а сзади — три тягача Орлова и танк Пироженкова. Ехали по горевшим городам и селам, часов в десять остановились в одном селе ночевать и привести в порядок материальную часть. Наших военных было мало, а гражданского немецкого населения осталось процентов сорок. Мы зашли в один дом, где расположились, приготовили ужин, достали спирту, выпили, закусили и пошли по селу. Заходим в один дом. На первом этаже никого не было, зашли на второй, открыли комнату, увидали в ней человек двадцать — и старых, и молодых немок, и много детей. Все они были испуганы. Мы были пьяны, Гришка мне предложил остаться здесь, но я глупостей не позволил, и мы ушли. По дороге мы встретили Генку и Федьку, пошли вместе. Увидев в одной квартире свет, мы подошли туда. Там около дома стояли повозки, автомашины — это остановились наши из какого-то подразделения на ночлег. Все напились пьяны, а хозяин, немец, вышел и стоит с палкой: охраняет их повозки и имущество. Все спали, стоило одному немецкому солдату прийти с ножом — и всех бы порезал. Мы прошли на квартиру. Проходя возле дома, где находились немки, увидали свет, решили зайти, узнать, в чем дело. Оказывается, туда зашли какие-то два наших солдата и добивались от двух девушек лет по шестнадцать-семнадцать положенного, а матери в истерике плакали. Я попросил солдат оттуда и предложил увести от матерей, чтобы те не видели. Мы ушли спать, что было дальше, не знаю.
1 мая
После обеда мы догнали своих. В честь праздника нам дали бутылку рому, хороший обед. Мы выпили, закусили. Наши машины, оставшиеся в 3-м батальоне, передали 2-му батальону. Заправив машину, мы поехали вперед. 18-я бригада шла впереди, мы ехали по шоссе, навстречу нам тянулись большие колонны немецких солдат с белыми повязками на левых рукавах, их даже никто и не конвоировал, они сами искали, кому сдаться в плен. Также много тянулось гражданских повозок, которые удирали на запад, а их догнали наши танки, и теперь они возвращались домой, положение у них было безвыходное. Они хотели сдаться в плен англичанам или американцам, они были так напуганы своей пропагандой, что русские не люди, а звери с хвостом и рогами, все черные, подобно чертям, говорить не умеют, кушают овес, как кони, и т.д. Немцы все были в панике, не знали, чьи войска, спрашивают у нас: «Американ? Англис?». Мы отвечаем: «Никс, руссиш!». Они недоумевают, почему же у нас нет рогов и хвостов и говорим, даже некоторые по-ихнему, и зубы белые, а не черные. Поняв, что русские такие же люди, они стали веселей — и выражение лиц, и поведение. Они понимали, что мы пришли только потому, что они сами в 1941 году нарушили наш покой, и они все обиды и вообще все принесенные нами страдания признавали должными. Может быть, это внешне, но это так. В небольшом селе мы остановились ночевать, расположились в саду. Кругом цвели яблони, вишни, разные цветы, всевозможные ягоды. Настроение было чертовски хорошее, я что-то предчувствовал, было очень тихо, даже ни одного выстрела не было слышно.
2 мая
Утром нам дан приказ: «Вперед! И занять город Росток». Мы ехали по шоссе. Изредка встанем, сделаем два-три выстрела по дому, стоящему справа или слева от шоссе за несколько сотен метров, — и дальше. Скоро показался город Росток. Мы видим, как на станцию прибывают эшелоны и со станции отходят наши ИС*** и Т-34. Стали обстреливать станцию, она скоро загорелась. Мы вошли в Росток. Ехали около станции: горели постройки, вагоны, и вдруг раздался взрыв — это взорвался эшелон, груженный бомбами, осколки прилетели даже на трансмиссию нашей машины, и овеяло таким дымом и пылью, что ничего не было видно. Мы ехали по улице, Федя дал больше хода. На улицах Ростока висели на каждом доме белые и красные флаги. Население забило все улицы, нам на машину бросали сигары, сигареты, конфеты, печенье. Мы проскочили на окраину Ростока и встали в оборону. Постояли немного: нас, две машины, послали километров за десять в город Кляйнхац, где мы встали в оборону на окраине города. Наших войск еще не было, мы вошли первые. Город тоже был полон немецких граждан и увешан нашими флагами и немецкими без свастики. Нам надавали вина, пива, сигар, печенья. Мы встали недалеко от моря, возле одного дома в порту. На море дымили немецкие пароходы, их было много. Они по нам не стреляли, и мы по ним тоже. В доме находилась одна старушка-немка да русский парень с женой, они поженились в Германии. Они калининские, она, кажется, белоруска, интересная молодая женщина с ребенком, ей было лет двадцать, и ребенку два года, очень он был забавен. Она нам приготовила ужин. Муж ее, Гришка, залез в танк Петрова, наслаждался там водкой с экипажем. Мы все были навеселе, Федя тоже, кажется, выпивал с Семеновым, а Гришка ушел искать фрау. Я остался один с этой женщиной, звали ее Валя. Она ушла в другую комнату, где спал ее сын, и пригласила меня под предлогом, что она боится. Я зашел с ней туда, она меня спрашивала: что теперь наши сделают с ней в России, что сделают с мужем? Я ее успокаивал, что ничего: мужа могут не отпустить, взять в армию, а вас отправят домой и т.д. Гришки не было долго, потом они пришли. Как она говорила, муж ее ревнив, но он был пьян, и мы пошли — он, Семенов и я — по домам, достали кое-что. Немцев, бедных, перепугали, они нас в каждом доме угощали вином. Было уже час ночи или больше, а потом мы пошли в гостиницу, где, оказывается, находился и Гришка, но мы его не нашли, он пировал с русскими девчатами. В гостинице много было всевозможных закусок и выпивок, во всех комнатах горели электролампочки. Мы по ним стреляли из пистолетов. Семенов нашел в одной из комнат немку и остался с ней ночевать, а я пошел к машинам. Возле машин не было никого: все были пьяные.
3 мая
Утром похмелились, ребята разошлись кто куда. Я остался с Валей, она просила, чтобы я не уходил. Ребята понапивались, отобрали легковые машины у немцев и катались по городу с немками и русскими девчатами. Под вечер ребята собрались. Мы с Гришкой пошли в одно имение к помещику, отобрали двое часов, штук сто (целую корзину) яиц и направились к машинам. Но вдруг нам навстречу попадается один старшина с отарой русских девчат, все пьяные, они его вели, чтобы он при них застрелил того помещика, у которого они работали, за то, что тот над ними издевался. У них было вино, нас угостили изрядно, и мы пошли с ними. Старшина хотел застрелить помещика в доме, но я предложил увести, чтобы семья не видела. Захватив этого кабана с собой, пришли в барак, где жили его рабочие. Они нас обступили — русские, поляки, французы, чехи, итальянцы, бельгийцы, — и каждый жаловался на плохое отношение к ним. Старшина сделал выстрел, но легко ранил, помещик только крикнул и продолжал стоять. Я из пистолета произвел выстрел в большой его живот, и он упал, как сноп, продолжая ворошиться. Гришка очередью из автомата добил его. Скоро мы увидали, как по шоссе пошли наши танки. Я понял, что машина наша ушла на другое место, все мы пошли к машине, но ее уже там не было. Я пошел искать. В городе были самоходки, а наших танков не было, я ночевал с артиллеристами.
5 мая
Прибыли американские и английские войска с фотоаппаратами. Нас сфотографировали. По-русски не знают. Накручивая усы себе, кричат: «Шталин! Шталин!». Был парад, то есть митинг, а после угощенье в честь соединения с союзниками. Относились друг к другу очень дружелюбно.
(27 февраля — 9 мая 1945 г., Северная Германия)
6 мая
Я поехал на попутной машине искать свою часть по указкам, приехал в тылы 3-го батальона. Оттуда Пихтин направлялся в батальон, он почему-то остался в тылах: кажется, било масло на танке. Много было отставших танкистов, которые ехали в батальон, я поехал с ними. Проехав километров десять, остановились ночевать в городе Гюстров. Расположились в доме, где проживали шесть немок. Мы натащили курей, сготовили ужин, а после ночевали ночь.
9 мая
Узнали о капитуляции Германии утром, был митинг. Мы сделали артиллерийский салют, а в обед состоялся праздничный стол. С тем и началась мирная жизнь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий